— Существуют разные методы изучения этих зависимостей. Рассказывая об этом, нельзя обойтись без некоторых имен. Два имени я хотел бы назвать, это Евгений Дмитриевич Поливанов, лингвист первого поколения советских лингвистов. Он погиб в конце 1930-х годов, его расстреляли. Но до этого он успел многое сделать. Он обратил внимание, что многие процессы, которые происходили в русском языке после революции 1917 года, в 1920-е годы, в них очень наглядно прослеживается влияние социальных факторов, каких-то социальных изменений, которые в обществе происходят.
И второе имя — это Михаил Викторович Панов, который придумал разные методы изучения вот этих самых влияний, этих самых зависимостей. Первое, что он придумал, — это вопросник. Казалось бы, вопросник — это такая скучища бумажная в лингвистике. И многие очень скептически к этому относятся до сих пор. Но он так хитроумно составил этот вопросник, что с помощью перекрестных вопросов и, естественно, разных способов получения ответов на одно и то же, удается добиться какой-то объективной картины.
Что можно изучать с помощью этих вопросников? В частности, варианты. Вы знаете, что в русском языке, в литературном языке существует какое-то число вариантов. Булочная — булошная, шеги — шаги, езьжю — езжу: произносительные варианты.
— Вопросник распространялся среди говорящих на русском литературном языке. Было получено несколько тысяч ответов. Это довольно представительная цифра. Все это было обработано. Получились некоторые зависимости. По типу этого вопросника был составлен вопросник по морфологии, по словообразованию, и тоже получены такого рода материалы о том, как используют люди разные варианты. Ну, там, прожектора? — прожекторы. Такого рода варианты тоже могут быть.
— Да. И на этой основе была сделана работа большая — «Русский язык по данным массового обследования», и получилась довольно интересная картина. Ну, например, то, что касается вот этих старых произносительных вариантов. Оказалось, что в основном все-таки москвичи старшего поколения еще держатся за эти типы произношения, ну, и не только старшего. Поскольку это проводилось в 60-е годы, когда я еще был помоложе несколько, и вот мои товарищи, моего возраста, то есть 30-40-летние люди в то время, совершенно не собирались отказываться от произношения типа четверьг (москвичи, я имею в виду, потомственные), езьжю, дощь.
— Да, конечно. Но уже эта норма, исчезая, стала такими точками оставаться в каких-то словах. Мы не говорим, к примеру, шеги, но жылеть еще говорим. Лышедей — мы говорим, а не лашадей. Такие точки этого старого московского произношения еще сохраняются даже в речи тех, кто не считает себя потомственными москвичами, а просто грамотными носителями литературного языка.
— Здесь тоже довольно много проблем. Смешение разных стилей. Они не только разные по направлению их использования, но и социально разные. Просторечие, жаргон — это все такие компоненты национального русского языка, которые сейчас в сильной степени влияют на литературный язык. И это тоже социолингвистическая проблема, потому что, в общем-то, нет достаточно глубоких хороших исследований, которые бы расставили все по местам — где жаргон допустим, где сленг допустим, какая разница между жаргоном и сленгом, кто носители, каковы сферы, в которых все это можно использовать. Ну, допустим, в бытовой сфере ясно, что никакой лингвистический контроль невозможен.
— И не нужен, правильно. Все зависит от внутренней культуры человека. Если человек, общаясь с товарищем, с приятелем, считает возможным сказать «я отстегнул ему две сотни», ну и ради бога, пусть так говорит. Если он не считает возможным, если его внутренняя культура не позволяет, он как-то иначе выразится, более литературно. Но дело в том, что некоторые жаргонные слова и выражения очень хлесткие, меткие и гораздо лучше выражают соответствующую мысль, чем описательный вялый литературный традиционный оборот. И говорящие на литературном языке люди, многие, во всяком случае, это осознают. Другое дело, что в публичную речь это нельзя тащить, нельзя, чтобы с экрана звучало все это — «отстегивать», «разборки», ну, я не знаю. «Разборки» уже, по-моему, неконтролируемо используется.
— Тут самая острая, по-моему, проблема — это образовательная. Она тоже имеет отношение к социолингвистике. В городах (особенно в крупных городах — в Москве и в Петербурге) в школах средних смешанные классы далеко не редкость, когда в одном классе учатся русские дети, по рождению русские...
— Да, с детства владеющие русским языком, и дети, для которых русский язык — второй язык. И вот этот второй язык ими освоен в разной степени. Одни говорят свободно и хорошо, другие — с акцентом, но более-менее свободно, а третьи — вообще на букварном уровне. И вот все это в одном классе, и как обучать этих детей? Вот сейчас и педагогическая общественность, и лингвисты озабочены этим в сильной степени. Разрабатываются методики обучения детей в такого рода классах. Есть публикации соответствующие. Но я не видел еще хороших методик, из которых было бы понятно, как же выходить из этого положения. Я, например, не знаю, как выходить из этого положения, потому что ведь ясно, что по-разному надо преподавать не только русский язык, но и предметы на русском языке — физику, математику, биологию — для детей, столь по-разному владеющих русским языком.