О РАЗУМНОСТИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Церковной среде обряд колядования всегда был чужд. Церковь его порицала и порицает. Так, на Стоглавом Соборе (1551) отмечалось: «Мужи, и жены, и дети в домех и по улицам обходя, и по водам глумы творят всякими игры и всякими скомрашствы, и песньми сатанинскими, и плясанми, и гусльми, и иными многими виды, и скаредными образовании, еще же и пьянством. Подобна же сему творят во днех и в навечерии Рождества Христова, и в навечерии Василия Великаго, и в навечерии Богоявления» (глава 92. Ответ о игрищах еллинскаго бесования)[1].
Но откуда взялось слово «колядки»[2]? И почему они называются рождественскими? Из-за того, конечно, что они исполнялись «накануне Рождества». Церковный народ опытно знает: бесовская сила особенно активизируется в сочельник, поэтому в этот день бывает строгий пост – самое сильное оружие против врага.
Приведем один из самых типичных образчиков новгородской колядки:
Приходила коляда
Накануне Рождества:
Кто даст пирога,
Тому двор живота,
Кто не даст пирога,
Тому куричья нога!
В других колядках встречаются и более пространные пожелания:
Кто даст пирога,
Тому двор живота,
Овин с овсом,
Жеребца с хвостом.
Кто не даст пирога,
Тому куричья нога,
Гроб да лопата,
Корова горбата![3]
Можно ли считать такие пожелания выражением христианского мировоззрения или даже просто доброжелательными? Кто-то, быть может, воспримет такую колядку юмористически и свяжет ее с шутейным обрядом, а кто-то упрекнет нас в излишне ригористичной позиции: евангельские символы в данном случае не при чем, в древности, дескать, маски козы, быка или лошади употреблялись, исходя из хозяйственных функций перечисленных животных. На Украине и в Польше по сей день ряженые водят с собой живую козу и отнюдь не из желания кого-либо пугать: козе просто приписывается некое воздействие на урожай. Что на это ответить? «Некое воздействие на урожай» через вождение с собой козы есть обычная магия. Неужели от этого зависит урожай? Или все же от Бога? И не так просто обстоит дело с предназначением козы в народных обрядах: «Коза играла громадную роль в религии множества народов Балкан, Придунайского региона, Малой Азии и Северного Причерноморья. Все значение этого животного в мифологии древних народов нам сейчас не ясно. Но кое-какие признаки этих культов сохранились надолго и дошли до нас в искаженных формах. Например, образ Химеры, мифического чудовища, пребывавшего в Тартаре, который был неизмеримо преисподнее мрачного царства Аида (“Тартар, столько далекий от ада, как светлое небо от дола”. – Гомер. Илиада. Перевод П. Гнедича)»[4]. Комментарии излишни, хотя данное наблюдение сделано автором, явно симпатизирующим современным неоязычникам.
Необходимо сделать несколько попутных замечаний о масках. Сегодня в миру к ним сложилось слишком легкомысленное отношение. Человек, надевший маску козла, разумеется, не воображает, что он и впрямь стал животным. Ношение маски сообщает ему некое «инобытие», некое отрешение от собственной личности. Когда-то это воспринималось магически, как таинственное сопричастие, теперь – как соблазнительная возможность говорить и поступать анонимно, как бы освобождая себя от ответственности за слова и действия, иногда подчас в целях справедливости и правды. Вот что пишет С.А. Токарев: «В любой форме, однако, и на любой ступени развития маскировка есть обман, начиная от древнего охотничьего умения обмануть зверя и вплоть до новейшего шуточно-карнавального морочения друзей и знакомых. Но наряду с безобидным шуточно-игровым поддразниванием маскарад может служить иногда и целям недружелюбной интриги, сплетни и клеветы (вспомним “Маскарад” М.Ю. Лермонтова)»[5]. Приведенные слова принадлежат не апологету христианства, а известному современному этнографу. Для православного же человека надеть маску на лицо всегда означало одно – совершить большой грех[6]. О маске козла и говорить нечего – это агрессивное богоборчество и истинное кощунство.
Ученый из Санкт-Петербурга С.Е. Юрков пишет, что «ряжение в “личины звериные и бесовские” в данном случае не является пере-ряживанием, это не превращение, а замещение “нечистой силы”, чье присутствие требует материального воплощения. Сами представители потустороннего мира страха не вызывают, поскольку никаких сил, которые были бы только злыми, язычник не знал и им не поклонялся. Смерть для него есть жизнь с “обратным знаком”, поэтому загробный мир, как и все живое, одинаково способен и на зло и на добро. “Личины” и “хари” ряженых не рассчитаны на устрашение и служили лишь поводом к забаве и веселью»[7].
Здесь мы снова встречаемся с попыткой свести все к смеху, что не может не вызвать возражений. Во-первых, напомним канон 62 VI Вселенского Собора, предписывающий однозначно: «Не носити личин комических, или сатирических, или трагических». И В.И. Даль зафиксировал поговорку: «Кто на святки рожу надевал – купается на Иордани»[8]. Во-вторых, «замещение» нечистой силы ничем не лучше «превращения»: в любом случае происходит общение с темными силами. Там же у Даля читаем: «Святоша, орл. нечистый, бес, который является о святках тому, кто рядится, накладывая на себя рожу». В-третьих, отметим, что благочестивые христиане никогда не пускали к себе колядовщиков, а пытались откупиться от них на улице. Славильщиков же (о них будет речь ниже), наоборот, хозяева сами зазывали в дом и без всяких просьб щедро одаривали их. Стало быть, нельзя согласиться с главным выводом С.Е. Юркова: «На протяжении Средневековья русский народ медленно усваивал правила религиозного поведения, предписанные Церковью, они так и не стали для него нормой жизни»[9]. Разговоры о двоеверии, о недозрелом христианстве или даже фактическом отсутствии его на Руси не новость, будто и не было никогда Святой Руси. Ее великое духовное наследие в таких разговорах стараются не замечать или занижают его оценку. Нет, русский народ все же «усваивал правила религиозного поведения, предписанные Церковью», и они становились «для него нормой жизни»[10]. Это можно понять и читая «Толковый словарь» В.И. Даля.
Сюрпризы нас поджидают именно в церковной среде. Весьма странно сегодня воспринимается мнение одного псаломщика из Знаменской церкви в Вильнюсе: «Да, наши милые колядки, вернее слово, их обозначающее, имеют происхождение дохристианское: календы – древнеримский праздник начала месяца, коляда – древнеславянский бог солнца. Но попробовали бы эти журналисты-этнографы (выступающие против такого понимания, как у Фокина. – В.К.) сказать русскому мужику, что он не христианин, а язычник. Тот, не долго думая, пожалуй, и в лицо бы “угостил” умника. И был бы прав, потому что в них, в колядках, от язычества уже ничего не осталось. Что касается примет (небо усыпано звездами – ожидай много грибов и ягод в лесу, иней на деревьях – к обильным хлебам и т.д.), то они к религии отношения не имеют, носят характер чисто сельскохозяйственный. Да и гаданья, которые в самом деле отголоски язычества и Церковью, мягко выражаясь, не одобряются, для простой крестьянской девушки, мечтающей о хорошем женихе, – это не нарушение православных традиций, а забота о своем будущем»[11]. Вот так церковный служка, понимая, что Церковь, мягко выражаясь, «отголоски язычества» не одобряет, тем не менее считает правыми тех, кто занимается оккультизмом, и сам «угощает» в лицо людей с действительно православным мировоззрением. Какие-либо дополнительные пояснения здесь излишни. Интересно, а что скажут подобные истолкователи по поводу появления сегодня хеллоуиновских колядок?
Данный случай есть, по меньшей мере, подтверждение того, что в настоящее время перестали различать колядки и славления. Из сообщений прессы, например, можно узнать как воспитанники назарьевской воскресной школы «Тропинка» (г. Наро-Фоминск) «показали горковским прихожанам мастер-класс православного колядования»[12]. Но еще Мельников-Печерский писал: «Святочные гаданья, коляда, хороводы, свадебные песни, плачи воплениц, заговоры, заклятья – всё это остатки языческой обрядности, а слова, при них употребляемые, – обломки молитв, которыми когда-то молились наши предки своим старорусским богам»[13].
В противоположность языческой коляде именно славление было популярным и почитаемым обрядом в жизни русских христиан. В чем же он состоял? В селах причетники ходили по домам с молитвами и пением. В столицах, с первыми звуками благовеста, процессия, возглавляемая патриархом, следовала во дворец славить Христа и поздравлять государя с Рождеством. Церковный обычай поздравлять императора зародился уже в IV веке, при Константине Великом. Первыми христославами, как известно из Евангелия, явились ангелы, потом вифлеемские пастухи, а позже волхвы – старец Мельхиор, царь халдейский, юный эфиоп Каспар и перс средних лет Валтасар. На Руси, помимо причта, обряд славления совершали и миряне, которых так и называли – славильщиками. На юге России славлением занимались даже школьники и семинаристы. Посещая дома, они любили приветствовать хозяев латинскими и греческими стихами, чем, по всей видимости, демонстрировали свою образованность. Однако следует заметить: в XVIII – начале XIX века между устной, то есть народной, и книжной, в данном случае школьной, зрелищными традициями существенного разрыва не отмечалось. Необходимо лишь подчеркнуть два фактора. Во-первых, словесное творчество семинаристов опиралось на канон[14], и они легко насыщали типичные сюжеты и общепризнанные композиционные схемы, используемые в своих произведениях, витиеватыми силлабическими виршами. Во-вторых, крестьяне и средние слои городского населения были довольно приобщены к книжной культуре через Церковь, через популярные гравюры и лубочную литературу. Репертуар славильщиков состоял из ирмосов канона на Рождество Христово и связанных с ним тропаря, кондака и величания. Существовал также упомянутый выше жанр «христославий» – задушевных рождественских песен, носивших самодеятельный характер.
Может быть, употребление рождественских тропарей, кондаков и ирмосов вне храма таит в себе опасность их расцерковления и лишает церковное пение и богослужебное слово литургичности? Отнюдь нет. Псалмы тоже читаются верующими вне храма, целый ряд треб совершается на дому, на кладбище, в больницах. Можно ли тут говорить о каком-то расцерковлении? Наоборот, все перечисленное следует считать актом воцерковления русской жизни с ее обычаями, призывом к постоянной памяти о Боге. Христославие – одна из форм такого призывания, благая весть миру об Еммануиле.
«Живой» вертеп. Италия |
В России вертепы развились в святочный кукольный театр с подвижными фигурками. Кукольные спектакли были со временем перемещены из церковной ограды на городские площади. Тому имелись причины. По мнению М.Г. Давидовой, в нашей стране «вертепный рождественский театр воспринимался в отрыве от церковной жизни, поскольку объемные и тем более кукольные изображения священных лиц никак не могут быть совмещены с канонами православного искусства. Вертепная сцена перестает ассоциироваться с храмом, иконостасом, она делается простым ящиком для кукольных представлений»[17]. Страхи некоторых исследователей перед скульптурой явно больше подобных страхов самой Церкви, особенно Церкви допетровской эпохи, но с XVIII века, когда вертепы получают массовое распространение, это неприятие объемных изображений действительно появилось, о чем свидетельствует ряд указов Святейшего Синода, направленных против изваяний. М.Г. Давидова совершенно права по поводу «кукольных изображений священных лиц»: иначе нам грозит распространение «оправославленных» салонов мадам Тюссо.
Отечественная традиция строительства вертепов имеет свою интересную историю. Вертеп представлял собой конструктивное сооружение из несколько уровней. В верхних рядах разыгрывались евангельские сюжеты, в нижних – бытовые истории. Поскольку рождественские «ящики» изготавливались народными мастерами, то русские вертепы, в отличие от итальянских презепе, не выглядели столь натуралистично. Но делались достаточно большими. Материалы были подручные: обычное дерево, гипс, камень, металл, раскрашенное папье-маше, терракота, древесная кора, пробковое дерево и др. Несмотря на русскую климатическую особенность, изготовление в те годы рождественских скульптур из снега или льда нам не известно. Куклами управляли снизу, через специальные щели в дне ящика. Позднее, с появлением одноэтажных вертепов, кукловод управлял куклами уже сверху (при помощи прута). Тексты вертепных пьес от поколения к поколению передавались устно, обрастая добавлениями, но и претерпевая сокращения. За несколько столетий в них отразилось множество языков и обычаев. Необходимо отметить трепет, с которым наши предки относились к празднику Рождества. И, несмотря на некоторый отрыв вертепного театра от церковной жизни, как упоминалось выше, разыгрываемое действо воспринимались глубоко и серьезно. Поэтому сцена в вертепе мыслилась не как развлечение, а как икона. Она освящала сюжетный смысл. Никогда и никто из исполнителей не дерзал произносить слов от имени Богородицы или Богомладенца.
Вертеп являлся совокупной художественной частью народных Святок и почти всегда соединялся с разными формами «христославий»: хождением с рождественской звездой, исполнением ритмизованных диалогов катехизирующего характера, декламированием школьниками назидательных стихотворений, называвшихся «рацеями», пением духовных стихов.
Вертеп в Толгском монастыре |
В заключение хочется заострить внимание на смысле первой строки праздничного тропаря: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума». И если не руководствоваться светом разума, готовясь к празднику Рождества, легко скатиться во тьму безумия при возрождении некоторых наших давних традиций, не говоря уже о заимствовании инославных. Будем помнить об этом.